Морозов, Николай Александрович/Документы

Материал из ChronoWiki
Версия от 23:08, 12 ноября 2021; А. Верёвкин (обсуждение | вклад) (+ Лузин о Морозове)
Перейти к навигацииПерейти к поиску

Основная страница Морозов, Николай Александрович

Отзыв профессора Д.П. Коновалова

Отзыв профессора Петербургского университета Дмитрия Петровича Коновалова (1856—1929) на работу Н.А. Морозова «Периодические системы строения вещества» находился в архиве Н.А. Морозова, и опубликован по копии, снятой математиком Сергеем Александровичем Стебаковым в 30—х годах ХХ века, в книге С.И. Валянского и И.С. Недосекиной «Отгадчик тайн, поэт и звездочёт»,– М.: Крафт+, 2004, стр. 628–630.

Д.П. Коновалов сделал существенный вклад в учение о растворах, заложенное его учителем Д.И. Менделеевым. После политического увольнения Менделеева из университета, Коновалов в 1890 году занимает его кафедру неорганической химии и делает стремительную научно–государственную карьеру, успешно продолжив её и при Советской власти. В 1904 году он был назначен директором Горного института, а в 1907 году стал директором Горного департамента. С 1908 по 1915 года Коновалов занимал пост товарища министра торговли и промышленности. В 1916 году он получил кафедру в Петроградском технологическом институте. В 1918 году Коновалов стал профессором в Горном институте в Днепропетровске. Став в 1921 году членом-корреспондентом Академии наук, он уже в 1922 году возвратился в Ленинград и стал президентом Главной палаты мер и весов. В 1923 году Д.П. Коновалов избирается действительным членом Академии наук, а с 1926 года до своей смерти 6 января 1929 года служит членом коллегии Высшего Совета народного хозяйства СССР.

Необходимая предыстория интересующего нас вопроса и его личные выводы, со слов Н.А. Морозова, записанных С.А. Стебаковым (там же):

мемуар по химии Морозова Н.А.
«В первый раз я пытался освободить свою рукопись от тяготевшего над нею вместе со всеми другими моими научными работами бессрочного заключения ещё в конце 90-х годов. При посещении крепости тогдашним министром внутренних дел Горемыкиным я его просил отдать её в распоряжение Д.И. Менделеева или Н.Н. Бекетова. Но, получив книгу, Министерство внутренних дел почему-то не пожелало исполнить мою просьбу и дало её только на просмотр проф. Д.П. Коновалову с обязательством возвратить её обратно после просмотра.
Но я тогда не знал, кому пошлют книгу на рецензию, и считал, что это будет Н.Н. Бекетов, поэтому написал такое предуведомление для своей рукописи: «Моя работа – не компиляция общепринятых истин или фактов. Она трактует предмет, о котором идут в настоящее время горячие споры. Вопрос о сложном строении атомов имеет ещё много почти фанатичных противников».
Но рукопись послали одному из самых крайних противников практической разложимости современных химических элементов Д.П. Коновалову. Естественно, он не убедился моими доводами, но возвратил книгу в департамент полиции с очень лестным отзывом обо мне как химике. Таким образом, книга снова попала в бессрочное заключение без права иметь какие–либо сообщения с внешним миром …
Разумеется, я не мог в то время подтвердить свои представления бесспорными опытными данными. И не только из–за того, что я сидел в тюрьме. Просто общий уровень развития экспериментальной науки того времени не позволял этого сделать. Таким образом, даже столь крупный учёный, как Д.П. Коновалов, не увидел в моём труде того, что вскоре стало ясным многим учёным».


ОТЗЫВ Д.П. КОНОВАЛОВА
Профессор Коновалов Дмитрий Петрович
«Автор сочинения обнаруживает большую эрудицию, знакомство с химической литературой и необыкновенное трудолюбие. Задаваясь общими философскими вопросами, автор не останавливается перед подробностями, кропотливо строит для разбора частностей весьма сложные схемы. Обращаясь к вопросу о том, в какой мере путь, выбранный автором, и приёмы, им применяемые, можно было бы признать целесообразными, могу рекомендовать следующие соображения. Химия представляет область, чрезвычайно заманчивую для абстрактной мысли: в недосягаемых глубинах материи полный простор для построения гипотез о силах и воздействиях, могущих дать картину реальных наблюдаемых явлений. Такие гипотезы могут всегда более или менее удачно воспроизводить наблюдаемые явления, как в своё время теория флогистона давала многому удачные объяснения. Но история химии ясно показывает, где истинные корни могущества этой отрасли. Пока химия была подавлена абстрактной стороной, она влачила жалкое существование на рубеже колдовства и чародейства. Силу современной химии дала твёрдая рука Лавуазье, сумевшего обуздать полёт фантазии и подчинить извлечённые начала химии реальным наблюдаемым свойствам вещества. С тех пор вес и непревращаемость элементов сделались основными понятиями химии. Всё, что есть ценного в этой науке, построено на этих понятиях, всё колоссальное здание современной химии выросло на этой почве. Конечно, никому и теперь не возбраняется предполагать, что элементы могут превращаться друг в друга, но опыты, беспощадные опыты, показывают, что во всех случаях, когда дело как будто бы шло о превращениях элементов, была или ошибка, или обман. Достоинство современной науки именно в том, что она не дорожит теориями, могущими лишь служить для успокоения ума в качестве разгадки якобы одной из тайн природы, а выбирает из них лишь такие, которые находятся в согласии с действительными законами природы. Одна из тайн природы – химические элементы – не будет разгадана тем, что мы построим гипотезу сложности того или иного вида как гипотезу сложности элементов. Работа автора – удовлетворение естественной потребности мыслящего человека выйти из пределов видимого горизонта, но значение её чисто субъективное. Это удовлетворение собственного ума, это личная атмосфера, ибо недостаёт ещё проверки, нельзя было бы прийти к тем же выводам (как например интересные соображения автора о кристаллизационной воде) обыденными средствами, не прибегая к гипотезам, требующим такой радикальной реформы ходячих понятий. Работа в химии, на почве чисто абстрактной, очень тягостна, так как простор мысли уже сильно стеснён обилием имеющегося уже фактического материала. После той большой работы мысли, которая затрачена автором на анализ химических отношений с высоты, так сказать, птичьего полёта, можно было бы ему посоветовать остановить своё внимание на областях, более ограниченных, с тем, чтобы дать их законченную обработку. Опыт мышления и приобретённый навык не пропали бы даром. Могло бы случиться то, что произошло с Карно, открывшим свой знаменитый закон термодинамики при помощи неправильного представления о теплоте: «представление» о сущности теплоты, как видно, не играло роли в выводе, созданном верным пониманием реальных соотношений. Пусть же мне автор простит малое внимание, уделённое мной в этой записке его представлениям. Ежедневная работа в области науки приучает оставлять в стороне субъективное и выдвигать лишь объективное».

Попытаемся же и мы выделить то самое объективное из субъективного мнения Д.П. Коновалова:

  1. Из профессорского отзыва и его бесхитростных советов абстрактному теоретику мы можем сделать вывод, что Коновалов не догадывался, что его корреспондент сидит в тюрьме уже около 20 лет. Неизвестно, написал бы он столь лестный отзыв, зная об этом. Ведь профессор Д.П. Коновалов в то время был известен своими реакционными политическими взглядами, и лишь благодаря им он занял кафедру Д.И. Менделеева, покинувшего её в знак протеста усиливающемуся мракобесию в области государственного просвещения. Впрочем, после революции Д.П. Коновалов не проявил особенной верности царскому режиму, и, благодаря своим научным талантам, безвозбранно занимал в правительстве большевистских Комиссаров какой–то крупный хозяйственный пост до самой своей смерти от естественных причин. Это означает, что в данном случае Н.А. Морозов столкнулся не с отъявленным мракобесом, а с обыкновенным конформистом, кои при любой власти процветают в научном мире.
  2. Обратим внимание, что и Н.А. Морозов весьма уважительно высказывается о профессоре, по сути – затормозившему его работу почти на десятилетие. Это произошло из природного добродушия Морозова, также из того, что Коновалов незадолго до того ещё сделал много пользы революционной власти, которую в значительной степени поддерживал Морозов.

Перейдя к научной части отзыва, мы можем отметить три важных пункта: отношение Коновалова к идее превращения химических элементов, его короткую реплику о морозовской теории растворения и методические замечания о сущности науки. Начнём с первого:

  1. Идея Морозова о превращении элементов происходила из двух причин: из аналогии гомологических рядов углеводородов с таблицей Менделеева и из спектрального анализа небесных светил. Морозов сообщает, что к тому времени уже долго занимался химией и был уже знаком с открытиями Рамзая, Рэлея и Локьера, сообщения о которых получал из научно–популярных журналов нелегально проносимых арестантам тюремным врачом. Эти открытия происходили параллельно с теоретическими рассуждениями Морозова и в значительной мере их подтверждали. Тем самым из двух корреспондентов – Морозова и Коновалова, именно тюремный арестант обладал большим научным кругозором, причём настолько, что мнимо свободный профессор Коновалов даже не понял о чём идёт речь, а может быть, и поленился разобраться в мемуаре, присланном департаментом полиции. Ведь он никак не отреагировал на сообщение Морозова о существовании целого ряда инертных газов, называемых в то время «драгоценными», тогда ещё не присутствовавших в таблице Менделеева (кроме недавно открытых гелия и аргона). Вполне возможно, что Коновалов решил, что «абстрактной» химией балуется кто–то из его покровителей в этом департаменте, а в существование гелия, даже и будучи осведомлённым о гипотезе Локьера, не верил.
  2. Идея Морозова в отношении растворов, родной темы профессора Коновалова, заключалась в том, что растворы являют из себя не механические, а химические соединения. Эта мысль была новой для середины XIX века, но, возможно, близка Коновалову, поскольку тот её не пытается развенчать, подобно предыдущей теории превращения элементов.
  3. О методической стороне отзыва. Мне думается – у сугубого практика Коновалова были превратные представления о смысле слова «теория». Поскольку абстрактною он объявляет средневековую практику алхимиков той поры, когда не существовало представления о сохранности массы, поскольку не было известно про существование газов и даже самого воздуха. На самом–то деле алхимия была чистой практикой, построенной не на абстракции, а на схоластическом умствовании о качествах предметов. А абстрактность в химию ввёл в том числе и столь им ценимый Лавуазье. Ибо абстрагирование – суть отвлечение от конкретного воплощения предмета, подмена его обобщённым универсальным качеством, например – массой, как то практиковалось в опытах Ломоносова и Лавуазье. Коновалов, к тому же, перепутал догмат сохранности массы с догматом о непревращаемости химических элементов, ссылаясь на ненаблюдаемость таких превращений. Игнорируя при этом косвенные данные о таких превращениях, поставляемые спектральным анализом галактик. Видимо, вослед за Д.И. Менделеевым он не признавал новые в то время опыты по изучению радиоактивности А.А. Беккереля (1896), М.С. Склодовской–Кюри и П. Кюри (1898), подтверждающие изменчивость атомов. Всё это свидетельствует о научной ограниченности профессора Д.П. Коновалова и его интеллектуальной узости.
  4. Двадцать лет спустя в послесловии к 9–ому изданию «Основ химии» Д.И. Менделеева (1928, 2–й т., стр. 690) Коновалов признал, что новые опытные данные позволили облечь «фантазии» о превращении элементов друг в друга в форму научных теорий:
«Учение о сложности химических элементов не остаётся без влияния на течение научной мысли в химии. Оно открывает новые горизонты не только в отношении процессов, совершающихся в мировом пространстве в массах светил, находящихся в условиях иных, чем наши земные, но и намечает новые пути для нашей земной химии».

Итак, – нет никаких оснований считать, что отзыв Д.П. Коновалова в какой–то степени компрометирует научную работу Н.А. Морозова в области химии, как это пытаются внушить бесчестные критики Морозова в своих подпольных антифоменочных публикациях. Впрочем, для доказательства этого факта вполне достаточно знать о том, что за свой мемуар в 1907 г. Н.А. Морозов получил степень почётного доктора химических наук Петербургского университета с рекомендацией от Д.И. Менделеева. Эти степень и рекомендация многократно перевешивают в своей значимости всю антинаучную пропаганду мракобесной камарильи.


Отзыв академика И.В. Курчатова

«Современная физика полностью подтвердила утверждение о сложном строении атомов и взаимопревращаемости всех химических элементов, разобранное в своё время Н.А. Морозовым в монографии «Периодические системы строения вещества».» (Курчатов И.В. «О монографии Н.А. Морозова "Периодические системы строения вещества"»// Архив РАН, Ф. 543 (Н.А. Морозова), С. 7, Оп. 3, Д. 355)

Переписка Н.А. Морозова с Л.Н. Толстым

В третьем томе «Повестей моей жизни» приводится письмо Н.А. Морозова Л.Н. Толстому следующего содержания:

«31 марта 1907 г.
Глубокоуважаемый Лев Николаевич!
Л.Н. Толстой
Вчера у меня был астроном А.П. Ганский, посетивший Вас во время своего возвращения в Петербург после неудавшегося солнечного затмения. Он мне сказал, что Вы интересуетесь моей книгой об Апокалипсисе, и я спешу вам теперь послать её в знак моего глубокого уважения к Вам как писателю и человеку. Не знаю, насколько убедительными покажутся Вам мои доводы. Могу сказать только одно: если мои выводы ошибочны, я первый буду рад, когда их опровергнут. Если же они верны, будущие исследования оправдают их, и тогда моя книга принесёт пользу, так как послужит к открытию истины.
Глубоко уважающий Вас Николай Морозов»

В ответ на письмо, Л.Н. Толстой написал Н.А. Морозову:

Письмо Л.Н. Толстого, 6—11 апреля 1907 г.
«Уважаемый Николай Александрович (прошу извинить меня, если ошибаюсь в вашем отчестве). Благодарю вас за присылку вашей книги. Я ещё не получал её. Постараюсь внимательно прочесть её и составить себе о ней определённое мнение, насколько позволят мне это мои поверхностные знания астрономии.
С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам.
Лев Толстой. 6 апреля 1907 г.»

на том же листе Л.Н. Толстой приписал:

«Книгу вашу я получил и прочёл, и при чтении её оправдалось моё предположение о моей некомпетентности в астрономических соображениях. То же и по отношению автора "Откровения". Вообще должен сказать, что предмет этот мало интересует меня. Другое дело ваши Записки, которые я прочёл с величайшим интересом и удовольствием. Очень сожалею, что нет их продолжения. Л.Т. 11 Апреля.»

Комментаторы указывают, что в библиотеке Л.Н. Толстого сохранилась книга Н.А. Морозова «Откровение в грозе и буре. История возникновения Апокалипсиса». Изд. редакции «Былое», СПб., 1907. На титульном листе надпись рукою Николая Александровича:

«Льву Николаевичу Толстому в знак глубокого уважения автора. 31 марта 1907 г. Н. Морозов».

Получив письмо Н.А. Морозова, Л.Н. Толстой сказал:

«Он удивительно, должно быть, даровитый. Вероятно, из тех людей на всё способных.»

А по поводу присланной ему книги заметил:

«Странная книга. Он замечательно даровитый.»

(Дневник Д.П. Маковицкого. Записи 2 апреля 1907 г. и 6 января 1908 г. Рукопись)

Письмо Л.Н. Толстому от 31 марта 1907 г. напечатано с подлинника, хранившегося в Гос. Толстовском музее. На конверте рукою Н.А. Морозову:

«Графу Льву Николаевичу Толстому. Тула. Станция Засека. Ясная Поляну (!)»

Беседа с А.Л. Чижевским

В предисловии к «Новому взгляду на историю Русского государства» Н.А. Морозова С.И. Валянский передаёт беседу Чижевского с Морозовым состоявшуюся примерно в 1926 году:

«Вот, например, история его знакомства с одним из таких добровольных помощников А.Л. Чижевским. После знакомства с первым томом «Христа» А.Л. Чижевский 4 октября 1924 года выслал из Калуги на рецензию Н.А. Морозову свою книгу «Физические факторы исторического процесса». Биолог и физик по образованию, он уже около десяти лет посвятил историческим работам. Более того, шесть лет назад он с блеском защитил по этой теме докторскую диссертацию. Чижевский также использовал естественнонаучные методы и обнаружил циклические закономерности в различных исторических явлениях, совпадающие с периодами активности солнца; синхронность массовых исторических событий была выявлена им в истории порядка семидесяти стран. Как увязать это с морозовскими представлениями о глобальной хронологии? Вроде бы и методы Морозова безупречны, кто же прав? К сожалению, посылка до Морозова не дошла.
Но через два года представился случай познакомиться им лично на одном из совещаний. После окончания его вечернего заседания Чижевский вышел на улицу. Было уже темно и после дневной оттепели подморозило, идти надо было с большой осторожностью. Возле самой двери он заметил сгорбленную фигуру пожилого человека в тёплом пальто с меховым воротником. Увидев Чижевского, человек заговорил с ним:
— Простите меня, молодой человек, за бесцеремонность, но без Вашей помощи я не смогу добраться до извозчика. Позвольте взять Вас за руку. Я Морозов,— и он, не дожидаясь ответа, приступил к выполнению своего намерения, балансируя, чтобы не упасть. Чижевский сразу же его узнал:
— Знаю–знаю, опирайтесь, как следует. Я Чижевский.
— Позвольте, Вы автор книги «Физические факторы...»?
— Я самый!
— Да, Ваше имя мне знакомо, знаю и о... скандале. Несчастный Вы человек, разве можно книги двадцать первого века писать в двадцатом? Ай–яй–яй!... Вы тоже с совещания?
— Да. Скучновато, хотя народ все интересный.
— Я ждал большего от того сонма учёных, который заполнили зал заседаний. Впрочем, ведь это заседание не научное, а отчётное... Я хотел рассказать кое–о–чём интересном, но потом воздержался,— сказал Морозов с досадой.
Очень быстро, перебрав несколько тем, они добрались до истории.
— Ах, Вас вот что интересует!— оживился Николай Александрович.— Я сейчас приведу Вам исчерпывающие доказательства, что история человечества несколько моложе, чем принято думать.
— Но, к сожалению, Николай Александрович, это не согласуется с моей статистикой, хотя в то же время я не могу, конечно, оспаривать Ваших исследований.
— Вы первый, кто противопоставил моим работам статистические данные, а не общие разговоры — неубедительные и весьма слабые. Поэтому мне хотелось бы поподробнее познакомиться с Вашими работами.
Чижевский проводил Морозова до его дома и остался пить у него чай, продолжая свой разговор.
— Ну, а теперь поговорим о моей хронологии и Вашей синхрологии. Я считаю себя правым. Таковым считаете и Вы себя. Так что, нам надо вместе подумать. С моим первым томом «Христа» Вы знакомы, а вот в этих папках его продолжение,— Морозов показал на десяток огромных папок.— Насколько я знаю Ваши работы, основное различие между нами в 333 года. На столько моя история короче.
— 333 года,— и вдрег как молния поразила Чижевского.— Но ведь 333 делится нацело на 11,1 года — средний период солнечного цикла, его активности. Если бы результат был дробным, то мы, наверное, не нашли бы общий язык, надо было бы искать друг у друга ошибку. Но полученный результат показывает, что ваши результаты никак не затрагивают синхронолистических (так у автора) таблиц всеобщей истории. Естественный, обусловленный внешним мощным фактором ритм, остаётся незыблемым. Так что наши работы не опровергают друг друга...»

Н.Н. Лузин о Морозове

Письмо математика Николая Николаевича Лузина своему ученику по Московскому университету Павлу Александровичу Флоренскому от 27 мая 1907 года из Москвы в духовную академию Сергиева Посада:

«Дорогой Павел Александрович!
У меня к Вам большая просьба. Если это для Вас не трудно и возможно, зайдите, пожалуйста, в книжный магазин (на площади, в каменных рядах) и возьмите там Морозова «Откровение в грозе и буре». В Москве эта книга уже разошлась. Я первого числа приеду в Троицу и увижусь ещё раз с Вами. Ну, простите, пожалуйста, за просьбу.
Всего Вам хорошего
Ваш Н. Лузин
23.V 07»

А.Н. Колмогоров о Морозове и исторической науке

В книге «Колмогоров в воспоминаниях учеников. Сб. ст.», опубликованной в 2006 году под редакцией А.Н. Ширяева, в очерке В.М. Золотарёва «Мои учителя» передана аргументация академика А.Н. Колмогорова (1903—1987) в защиту традистории. По его мнению, история — это красивая сказка, которую было бы жалко потерять:

«Ещё одна интересная тема как–то за обедом всплыла уже по моей инициативе. В интеллигентских кругах тогда была модной суета вокруг исследований Николая Александровича Морозова, шлиссельбуржца, и его сочинения «Христос». Наш Михаил Михайлович Постников выступил горячим сторонником и популяризатором идей Морозова. Он даже читал в МГУ лекции на эту тему, вёл специальный семинар. Я спросил Андрея Николаевича, известна ли ему эта активность и что он по этому поводу думает.»
«Ну, что же,— сказал А.Н.— может быть, Морозов, Постников и Фоменко вместе с остальными последователями этой идеи правы и древняя история восстановлена с ошибками в событиях и датировках. Но это уже стало частью нашей культуры. Вспомните, сколько на этой основе создано замечательных произведений в живописи, поэзии, литературе, драматургии, архитектуре, и т.д. Если разрушить основу всего этого, то мы лишимся огромного количества талантливых произведений. И что же взамен? Новая хронология? Новая история? А будет ли новый Ренессанс и всё остальное? Пусть мы имеем сказку, а не историю, но это красивая сказка, и нет нужды разрушать её. С ней связано слишком многое.» (стр. 161–162)

Интересно, что в отношении естественных наук Колмогоров заявлял, что «истина — это абсолютное благо». Но мы видим, в отношении истории этот принцип он не применял, считая, вместе с некоторыми своими учениками, что поиск истины в этой области является «модной суетой». Этот пример выдаёт характер двойных методологических стандартов противников НХ из числа учёных–естественников.

Ссылки

Источник — https://chronology.org.ru/index.php?title=Морозов,_Николай_Александрович/Документы&oldid=8082