Отзыв профессора Шилова

профессор Г.Е. Шилов

Шилов Георгий Евгеньевич (3 февраля 1917, Иваново–Вознесенск — 17 января 1975, Москва) — российский математик, кандидат физ.–мат. наук (1941), доцент кафедры математики физфака МГУ (1946—1950), доктор физ.–мат. наук (1950), профессор Киевского государственного университета (1952—1954) и Московского университета (кафедра ТФФА мех–мата, 1954—1975), специалист по теории функций, коммутативным банаховым алгебрам и обобщённым функциям. Автор около 20 книг и 117 научных и научно–популярных работ. Ученик Израиля Моисеевича Гельфанда. Учеником Г.Е. Шилова является болгарский новохронолог Йордан Табов

Общенаучные интересы

К интересам Г.Е. Шилова, помимо математики, относилась классическая музыка (он прекрасно играл на рояле, пел оперные арии), а также философия науки. В его архиве имеются

• отзыв на проект второго издания книги Бориса Владимировича Гнеденко «Очерки истории математики в России» 1952 года;
• отзыв на «Очерки по истории математики» Никола Бурбаки 1963 года;
• отзыв на статью «Математика» для БСЭ 1954 года Андрея Николаевича Колмогорова;
• методологические замечания к переводу «Оснований современного анализа» Жана Александра Эжена Дьедонне 1964 года,
• написаный под псевдонимом Георгий Кацивели трактат «Математика и действительность» 1973 года (опубликован в Историко–математических исследованиях, 1975, выпуск 20, стр. 11—27).

Г.Е. Шилов состоял в переписке с недогматичным философом–марксистом Эвальдом Васильевичем Ильенковым, дискутируя с ним о роли науки в обществе.

Философские представления о науке Г.Е. Шилова эволюционировали от диалектического материализма к формализму Бурбаков, он имел собственные представления об истории развития науки, как пути от метафизики через диалектику к этапу формализации теорий. Г.Е. Шилов негласно полемизировал с А.Н. Колмогоровым, который в своей статье «Математика» для 2–го издания Большой Советской Энциклопедии 1954 года пересказал Фридриха Энгельса:

«Поворотным пунктом в математике была декартова переменная величина. Благодаря этому в математику вошли движение и диалектика и благодаря этому же стало немедленно необходимым дифференциальное и интегральное исчисление.» (Ф. Энгельс «Диалектика природы»)

«С употребления переменных величин в аналитической геометрии французского учёного Р. Декарта и создания дифференциального и интегрального исчисления начинается период математики переменных величин.» (А.Н. Колмогоров «Математика»)

В пику этому канонизированному мнению в свои последние годы Шилов заявлял:

«Нет никаких переменных величин!»

Скорее всего, за этим суждением скрывалась оригинальная позиция, взгляд на всю математику изнутри теории обобщённых функций, которую он развивал всю свою жизнь. Так, в 50–ых годах он предложил к изданию забракованный рецензентами учебник высшей математики, в котором дифференцируемость функции определялась ранее непрерывности.

Историю науки ранее XVIII века Г.Е. Шилов знал неглубоко, и в своей периодизации он относил к метафизическому этапу всю науку вплоть до Ньютона. Историю древности он также знал лишь на школьном уровне, а Священную историю (Библейскую историю, лежащую в фундаменте традиционной истории), в силу атеистического воспитания, знал ещё хуже.

Сохранился отзыв Г.Е. Шилова на выступление профессора Михаила Михайловича Постникова, пересказавшего в каком–то виде теорию Николая Александровича Морозова. Эту теорию Георгий Евгеньевич не принял категорически, судя по аргументам, вполне доверяя работе современных ему историков.

Следующий текст хранится в печатном виде в личном фонде профессора Г.Е. Шилова, в Центральном Московском архиве–музее личных собраний (ЦМАМЛС, ф.167, оп.2, дело 100, лист 1). Текст подписан «Г.Е. Шилов», дата не указана, но есть примечание о том, что он не ранее 1963 года. По-видимому, заметка предназначалась к публикации — рядом с разделом о «марсианских каналах» оставлено место для иллюстрации.

Был ли древний мир?

«Недавно на нашем факультете состоялся доклад М.М. Постникова о сомнительности общепринятой хронологии древней истории. Докладчик привел сравнительные диаграммы академика Н.А. Морозова. Оказывается, последовательность времен правления правителей древнего Рима в период с –1–го до +2–го века в точности совпадает с аналогичной последовательностью в период с +2–го века по +5–й век. Так как вероятность случайного совпадения этих последовательностей имеет порядок 10^–20 , делается вывод, что в действительной истории не было двух периодов один за другим, а был только один период: он породил описание на разных языках, а хронисты 8–9 века, впервые устанавливавшие хронологию Рима, не сумевшие (или не пожелавшие) найти истину, решили, что перед ними описания двух разных периодов и расположили их последовательно.

Нетрудно понять, что такое заключение переворачивает все наши представления о древней истории. Открытие Н.А. Морозова было опубликовано в 1924 году в I томе его сочинения «Христос» (все семь томов этого сочинения, выходившие у нас с 1924 по 1932 год, имеются в Фундаментальной библиотеке МГУ на Моховой). Следует заметить, что за прошедшее время оно не нашло сторонников; пока ещё ни один историк не присоединился к концепции Морозова. А ведь в ХХ веке многие сенсационные открытия завоевали себе признание! Не будучи историком, я не собираюсь критиковать теорию Н.А. Морозова по существу. Но я хочу напомнить историю другого открытия.

В 1877 году итальянский астроном Скиапарелли направил усовершенствованный им телескоп на Марс и увидел там систему прямых линий. Телеграф разнес сообщение: каналы! На Марсе — развитая цивилизация! Еще бы — вероятность случайного образования рисунка Скиапарелли имеет порядок 10^–20 , значит, они — неслучайны, значит, они — свидетельство Разума! Но прошло время, на Марс были направлены более мощные телескопы, и строгие линии «каналов» превратились в неправильные цепочки пятен. Гипотеза о высокой марсианской цивилизации, увы, рассыпалась. Вот вам и вероятность 10^–20 !

Н.А. Морозов утверждает, что вся так называемая древняя история сочинена авторами средневековья и раннего Возрождения. Если так, то последующие открытия независимых литературных и археологических памятников неизбежно должны были бы рано или поздно приходить в противоречие с этой «выдуманной» древней историей, которую мы учили в школе. Интересно, что сказал бы Н.А. Морозов об открытиях 50–х гг. в районе Мертвого моря. Рукописи, найденные там в огромном количестве, пока что полностью совместимы с «выдуманной» древней историей; наоборот, они не укладываются в теорию Морозова, поскольку он отвергает (по «физико-географическим соображениям») саму возможность существования древней цивилизации в Палестине, а библейский Иерусалим отождествляет с Помпеей, погибшей при извержении Везувия.

В общем, чем более сенсационна новая теория, тем более надежные факты должны лежать в ее основании, чтобы она могла претендовать на внимание современников. Иначе она разделит судьбу теории Морозова, к которой никто из ученых не относится серьезно.»

Комментарии

Прокомментируем некоторые высказывания и возражения Г.Е. Шилова, тем более, что они довольно типичны и характерны для читателей, впервые ознакомившихся с идеями и методами новой хронологии.

• «Недавно на нашем факультете состоялся доклад М.М. Постникова о сомнительности общепринятой хронологии древней истории. ...»

Ни сам Г.Е. Шилов, ни М.М. Постников в своей монографии «Критическое исследование хронологии древнего мира. В 3–х томах» (см. Т. 1–2) не указывают точного времени проведения упоминаемого доклада. В этом отражается известная доля пренебрежения к хронологическим данным, прививамого традиционной исторической наукой. Но дата смерти Г.Е. Шилова и следующая цитата позволяют указать хронологический диапазон этого события — 1965–1974:

«Я познакомился с книгой Морозова году в 1965–м, но мои попытки обсудить его соображения с профессиональными историками ни к чему не привели.» (М.М. Постников, Т. 1, Предисловие)

По сообщению А.Т. Фоменко, это произошло в 1974 году, последнем для Г.Е. Шилова:

«В 1974 году А.Т. Фоменко обратился к М.М. Постникову с просьбой прочесть несколько обзорных лекций по работам Н.А. Морозова. После некоторых колебаний М.М. Постников согласился и в этом же 1974 году прочитал пять лекций для группы математиков, работавших на механико-математическом факультете МГУ.» (Носовский Г.В., Фоменко А.Т. «История Новой Хронологии»)

• «Оказывается, последовательность времен правления правителей древнего Рима ... в точности совпадает ...»

Никакого точного совпадения при многократных искажениях и редакциях хронологий династий нет, и быть, конечно, не может. Вот как об этом написано у Н.А. Морозова:

«Мне очень трудно продолжать эту часть моей работы, так как никто лучше меня не понимает, что для всякого, кто не посвятил этому предмету многих лет своей жизни,—а я занимался им, хотя и с перерывами, с 1883 года,—все, что я говорил сейчас и что буду говорить далее, покажется лишь праздной попыткой сокрушить несокрушимое. ... на нашей диаграмме, надо поражаться не отдельными мелкими разницами в годах, а тому, как хорошо сохранились на продолжении полуторы тысячи лет первоначальные записи, сделанные в двух разных странах, отдельно друг от друга и на двух разных языках.» («Христос, т. I», Часть III, глава II)

Таблица XXII, прилагаемая к I–му тому «Христа» иллюстрирует следующие наборы времён правления «Второй» и «Третьей Римских Империй»:

4—5; 22—21; 1—1; 37—31; 24—24; 4—2; 13—13; 12—14; «около года»—«менее года»; 10—9; 16—17; 2—2; 19—13; 22—28; 23—21; 20—11; 13—16; 1—1; 18—17; 29—33.

Болгарский математик и новохронолог Йордан Борисович Табов, защитивший диссертацию в МГУ под руководством Георгия Евгеньевича Шилова в 1974 году, по этому поводу замечает:

«Мы не знаем что говорил Постников; Ш. комментирует его слова, а не Морозова. Если „точность” = 2–3 годам, то вполне может быть, что это верно для „таблиц”, которые показывал Постников.» (частное письмо А. Верёвкину от 2 августа 2011 г.)

Вряд ли М.М. Постников для лекции составил какие–то особенные таблицы, отличные от таблиц Н.А. Морозова. В 6 главе I первого тома своей книги «Критическое исследование хронологии древнего мира» Михаил Михайлович дословно пересказывает рассуждения Н.А. Морозова, разместив и его таблицу XXII. Тем самым, более вероятно, что Г.Е. Шилов из чувства внутреннего протеста невнимательно воспринял сообщение М.М. Постникова.

• «... вероятность случайного совпадения этих последовательностей имеет порядок 10^–20...»

Указание вероятности в данном случае не имеет математического обоснования. Это было бы возможно после построения адекватной математической модели распределения последовательностей лет правления в выбранных династиях (что было сделано позднее, в 70–х годах А.Т. Фоменко при реализации «математико–статистических методов»). По всей видимости, 20 порядок малости величины вероятности здесь взят от того, что в морозовской таблице параллелизмов XXII сравниваются 20 чисел. Но сам Морозов об этом пишет так:

«... каждый царь Второй империи имеет аналога в Третьей, так что в количественном отношении нельзя и желать лучшей проверки одной хронологии посредством другой. О случайности сходства обеих кривых и здесь смешно даже и подумать с точки зрения математической теории вероятностей. Даже и в нескольких случаях, где допустимо поставить соправителей то одного, то другого впереди (располагая их в одночленном ряду), меняется только конфигурация чертежа, а не величина его выпуклостей и впадин. ...» («Христос, т. I», Часть III, глава III)

«Желая затем проследить, как хронологически налягут остальные богоборческие и богославные цари на романских (латинских) и ромейских (эллино–сирийско–египетских), я отметил, что годы их царствования соответственно почти совпадают, и составил две вышеприведенные диаграммы, где обнаружился такой полный параллелизм от начала и до конца обоих, что даже и помимо моих вышеприведенных астрономических вычислений, а по одной только теории вероятностей, пришлось бы заключить, что богоборческое и богославное царство не только параллельны романским и ромейским, но и тожественны с ними.» («Христос, т. I», Часть III, глава V)

«Сопоставление родословной Рэ–Мессу Великого на «Царственной Таблице» Абидосского храма с родословной Великого Царя Мессии в Евангелии Луки обнаружило, как мы видели выше (и еще далее в первом томе «Христа»), такое поразительное количественное и качественное сходство, что с точки зрения математической теории вероятности, как я показал в первом томе, абсолютно невозможно считать обе эти родословные за что–либо иное, как за два разнономенклатурные воспроизведения одной и той же родословной.» («Христос, т. VI», Часть VII, глава I)

«Теория вероятностей показывает, что если времена царствований естественны, а не вымышленные, то они будут подчиняться закону вариаций, т.е. естественных отклонений от средней нормы, говорящему, что чем дальше отклонение от нее, тем меньше будет число индивидуумов, подходящих под это уклонение.» («Христос, т. 10», Часть I, глава X)

Нужно отметить, что во времена, когда Н.А. Морозов создал свою теорию, теория вероятностей ещё не приняла своего современного математически точного формализованного характера, заложенного А.Н. Колмогоровым в 30–х годах. Но и после аксиоматического решения проблемы обоснования этой дисциплины, она продолжала существовать в естествознании в нестрогом эмпирическом качестве. По–видимому, здесь долее всего продержалась «частотная концепция» Рихарда фон Мизеса, опубликованная им в 1919 году. Её позднее ревизировали А.Я. Хинчин, Б.М. Гессен, Г. Рейхенбах, В. Салмон и К. Поппер.

Здесь выясняется, что Н.А. Морозов, осмеливаясь в своё время расширять приложения математической статистики, стоял на передовых рубежах этой науки, чего не скажешь о Г.Е. Шилове и М.М. Постникове, которые для своего времени высказывали довольно поверхностные суждения об этой науке.

По всей видимости, здесь проявляется отличие материалистического естественно–научного мировоззрения Н.А. Морозова от «аристотелевко–платонических» представлений некоторых учёных, считающих, что положения теоретической науки выполняются лишь в идеальном мире научных концепций, но их применение к реальному миру должно быть ограничено какими–то конвенциями, заключёнными между избранными членами научного сообщества. Эти представления можно счесть «научной робостью» или «инфантильностью», но можно заподозрить в них негласное желание оставаться непоколебимым авторитетом в области своей прямой компетенции, в обмен на отказ от вторжения в чужие области исследования.

• «... хронисты 8–9 века, впервые устанавливавшие хронологию Рима, ... решили ...»

Благодаря Н.А. Морозову стало широко известен главный секрет традиционной истории — её хронологию упорядочили гораздо позднее, лишь в XVI–XVII вв. Морозов указал ключевые фигуры этой работы: Иосифа Скалигера (1540–1609) и Дионисия Петавиуса (1593–1652):

«Ведь только во вторую половину XVI века лейденский профессор Скалигер (1540—1609) основал современную историческую хронологию, а его последователи и преемники, астрономы Петавиус, Риччиоли и др., старались подтвердить ее астрономически, руководясь уже заложенной им хронологической схемой и не решаясь восставать против его авторитета в тех случаях, когда дело не сводилось к мелким поправкам, а нужно было передвигать целые эпохи. Признавая, что великий Иосиф Скалигер (и действительно огромная научная величина!) мог ошибиться на несколько лет в определении того или другого частного сообщения, они не допускали даже и мысли о том, что при датировании событий, описываемых без обозначения лет, например, у Тита Ливия, Плутарха и т.д., у него могут быть систематические сдвиги хронологии на целые столетия, а в некоторых других старинных источниках — даже на тысячелетия. Поэтому не находя точного совпадения своих вычислений с его схематическими указаниями, они искали солнечное или лунное затмение, ближайшее к этому времени, и делали соответственные — с научной точки зрения не только ни на что не годные, но даже страшно вредные для будущих исследований — мелкие поправки, придавая древне–исторической хронологии Скалигера внешний вид научной и даже математической разработанности.

Это же предварительное руководство схемой Скалигера, якобы уже окончательно подтвержденной Петавиусом и Риччиоли не только для средних веков, где она почти безукоризненна, но даже и для более глубокой древности, помешало и дальнейшим астрономам поставить дело в более широкие научные рамки. Голландский астроном XVIII века Струйк, затем Тихо–Браге, а в XIX веке Цех, Гофман и, наконец, Гинцель в своих многочисленных работах, резюмированных Гинцелем в его большом «Специальном каноне солнечных и лунных затмений для области знаний классической древности в промежуток от —900 до +600 года нашей эры», — все до одного руководились древне–историческое схемой Скалигера и своих путешествиях в отдаленные века человеческой истории, как безусловно непогрешимой географической картой, и, благодаря этому, подыскивали к каждому случаю ближайшие затмения (а такие при неопределенности старых указаний всегда найдутся на промежутке менее 10 лет взад или вперед от любого данного случая) и, благодаря своей доверчивости, все более и более укрепляли фикцию непогрешимости современной хронологии в области древней истории.

Но во имя беспристрастной науки, стремящейся исследовать собственным разумом все, что раньше было в области чистой веры (т.е. внушения), и, несмотра на должную дань глубокого уважения к Скалигеру, как творцу существующей теперь исторической хронологии, мы должны подвергать все древнеисто-рические Факты совершенно независимой от него и от его школы разработке, как делает всякий астроном при наблюдениях в телескоп. ...» («Христос, т. IV», Часть II, Вступление)

«... мы показали в прежних томах нашего исследования разнообразными способами, что вся установленная Скалигером хронология римских императоров, употреблённая и тут, основана на недоразумении.» («Христос, т. 11», Часть II, глава I)

• «Следует заметить, что за прошедшее время оно не нашло сторонников; пока ещё ни один историк не присоединился к концепции Морозова. А ведь в ХХ веке многие сенсационные открытия завоевали себе признание!»

Здесь Георгий Евгеньевич проводит неоправданные параллели между сенсационными открытиями естественных наук, в своих идеалах ориентирующихся на истинное и достоверное знание, и традиционной исторической наукой, изначально ориентирующееся на идеологическую полезность. Революционные переломы в естественных науках обусловлены научно–техническим прогрессом, а в науках общественных — изменением политической или конфессиональной конъюнктуры.

Эмпиричность естественных наук преобладает над их конвенциальностью, а для наук гуманитарных и социальных в настоящее время соотношение обратное. Их различие проявляется в характере научной деятельности. В естествознании истинность (достоверность) теории определяется в первую очередь опытом и лишь затем — научным авторитетом сообщества, разделяющего эту теорию; полезность теории здесь означает приложимость избранной модели к реальным процессам и во вторую очередь — плодотворность внутри господствующей парадигмы. Гуманитарные и общественные дисциплины изначально имеют дело с менее детерминированными и социально опосредованными процессами, в настоящее время их предмет недостаточно определён для строгого описания, поэтому достоверность знания этого типа определяется конвенциальностью и доктринальным соответствием доминирующим воззрениям учёных. И этим же определяется полезность гуманитарной теории, в виду малой приложимости к реальным явлениям.

• «... вероятность случайного образования рисунка Скиапарелли имеет порядок 10^–20 ...»

Даже в большей степени, чем ранее, такого рода числовые оценки не имеют математического обоснования без предъявления адекватной статистической модели процесса. По всей видимости, здесь Г.Е. Шилов демонстрирует риторическую фигуру речи.

• «... последующие открытия независимых литературных и археологических памятников неизбежно должны были бы рано или поздно приходить в противоречие с этой «выдуманной» древней историей, которую мы учили в школе.»

С этим замечанием нельзя не согласиться. Но Георгий Евгеньевич здесь неявно делает три предположения: первое — о том, что открытия литературных и археологических памятников были независимы от «выдуманной» истории; второе (см. также ниже) — что независимые открытия не приходили в противоречие с «выдуманной» историей, и третье — о «выдуманности» древней истории.

Тезис о подложности древней истории принадлежит, по–видимому, М.М. Постникову, который в своей монографии высказывается на эту тему довольно определённо:

«... все так называемые «античные» сочинения мы должны считать творением средних веков и эпохи Возрождения. Возможно, что их авторы и пользовались какими-нибудь документальными, не дошедшими до нас источниками, но эти источники вряд ли старше IV века н.э..» (Постников М.М. «Критическое исследование хронологии древнего мира. Т. I», Эпилог: апокрифичность «античной» литературы)

Но главный вывод Н.А. Морозова звучит несколько иначе: древняя история — мираж, и является отражением более поздних событий.

«И вот не мудрено, что вольнодумцы начали думать, что это простой мираж... Но ведь и мираж есть только отражение чего-то существующего за пределами видимости, да и миф вырастает, как из семени, из какого-нибудь давно забытого реального факта, почему-либо поразившего воображение его современников, а не путем самопроизвольного зарождения.» («Христос, т. VI», Часть III, глава IV)

Поскольку в основе искажённых и неверно датированных сообщений исторических источников лежит некоторая прошедшая в прошлом реальность, достоверно реконструировать её можно лишь на основе современных научных методов, заложенных Н.А. Морозовым. Новые источники, если они являются подлинными свидетельствами прошлого, должны встраиваться в правильную реконструкцию, возможно корректируя её в деталях. Но полного соответствия этой реконструкции ожидать не следует, хотя бы в силу того, что исторический источник является субъективной фиксацией некоторых событий, истинное содержание которых современнику знать не дано, даже в такой гипотетической ситуации, когда свидетель выступает с непредвзятой позиции. Но таковая позиция, сама по себе порождает равнодушие к событию и его поверхностному изложению. В русских летописях в таких случаях автор простодушно писал «... в этот год не было ничесоже ...».

Из этого рассуждения вытекает один из методологических принципов научной реконструкции — наиболее достоверными могут быть сведения, малозначимые лично для автора. И сюда в первую очередь неизбежно попадают бытовые зарисовки, отражающие научно–техническое окружение, цивилизационный фон, и хронологическо–календарные сообщения, сделанные мимоходом, без какого–то хронологического замысла. Именно такие вещи лежат в центре внимания Новой Хронологии. Традиционная историческая наука, напротив, в основном анализирует оценочные суждения древнего автора, избрав целью своей реконструкторской деятельностью выставление моральных оценок персонажам исторических сообщений, которые при таком подходе оказываются персонажами архаической литературы, а сама историческая наука становится разделом литературоведения и филологии (как это и фиксировалось до начала XX века). Многочисленные дубликаты традиционной истории обязаны своим возникновением не только кабалистическим принципам первых хронологов, но и различием моральных оценок одних и тех же деятелей прошлого в разных сообщениях их современников и потомков.

Любое историческое свидетельство, археологическая находка, становятся историческим фактом только в результате теоретического осмысления его и обработки для встраивания в рабочую концепцию. Если учёный не осознаёт этой научной тенденции, тогда он служит ей бессознательно, становясь заложником своей и чужой фальсификации, не понимая с чем имеет дело. В таком положении оказались сторонники традиционной хронологии, вполне искренне дополняющие химерическую скалигеровскую конструкцию своими научными пятачками, ретушируя обнаруженные парадоксы и стыдливо умалчивая о принципиальных проблемах своей устаревшей науки — в первую очередь о времени и методах её создания, и её авторах.

• «Интересно, что сказал бы Н.А. Морозов об открытиях 50–х гг. в районе Мертвого моря. Рукописи, найденные там в огромном количестве, пока что полностью совместимы с «выдуманной» древней историей; наоборот, они не укладываются в теорию Морозова, поскольку он отвергает (по «физико-географическим соображениям») саму возможность существования древней цивилизации в Палестине ...»

Действительно, приходится сожалеть, что Н.А. Морозов не дожил до широкомасштабных находок «Рукописей Мертвого моря». Первые из них, обнаруженные козопасом Мохаммадом ад–Дибом, появились в поле зрения учёных в 1947 году, находки продолжались до 1956 года, сопровождаясь коммерческим ажиотажем. Часть рукописей была опубликована в 1950–1951 годах, в 1962 году был опубликован текст «Медного свитка», обнаруженного в 1952 году. Полного научного описания и исследования их не сделано до сих пор, часть рукописей стали религиозными и политическими реликвиями Ватикана, а также — Израильского государства, символом его исторической древности и первородства в этом регионе. Свитки были скоро приписаны мифическим до этой находки «ессеям» и датированы палеографически и нумизматически периодом между III веком до н.э. и II веком н.э. — это официально принятая версия, озвученная международной группой исследования Кумранских находок, созданной при Палестинском археологическом (Рокфеллеровском) музее в 1953 году. РУ–анализ льняных переплётов, как уже принято, «уточнил» диапазон датировки 168 г. до н.э. — 233 г. н.э.

Множество опубликованных текстов имеют библейское содержание (что даёт возможность новохронологической датировки после их опубликования). Полное, якобы, соответствие Кумранских находок традиционным историческим представлениям, даёт повод сомневаться в их подлинности. Ведь всякий новый документ даёт более обьёмное описание своей эпохи, привносит новые неизвестные ранее детали, тем более, если этих новых документов появляется огромное количество. И только преднамеренная систематическая фальсификация полностью укладывается в существующие представления о прошлом.

Существует гипотеза, что тысячелетия назад Палестина представляла из себя плодородную землю и была густо заселена оседлыми народами, но в ранее Средневековье в этом регионе по неизвестным причинам произошла экологическая катастрофа, превратившая райский сад в бесплодную пустыню, в которой могут выживать только кочевники–бедуины. Это предположение опирается на описания Ветхого Завета и не имеет естественно–научного подтверждения. Поэтому Н.А. Морозов считал, что Палестина до новейшего времени не была приспособлена к существованию в этом регионе развитой цивилизации:

«... с этой точки зрения вся «современная древняя история» является противоестественной, так как для падения классических Греции и Рима, а также для падения древнего Египта и Ассиро–Вавилонии мы не видим никаких геофизических, или метеорологических, или социологических причин. Не видим мы их и для возникновения на сирийском побережье и в Палестине культурных государств, вроде Финикии или Израильского царства, преимущественно перед Балканским полуостровом или Ломбардской низменностью, как несравненно более плодородными и поблизости от богатейших железных рудников, как первой основы человеческой культуры. Ведь без железных орудий производства человек был бы еще более бессилен сделаться культурным существом, чем обезьяна, у которой вдвое более рук, чем у него.» (Морозов Н.А., «В защиту реализма в исторической науке. Коротенький ответ нападающим на мою книгу «Христос»», Правда, 9 мая 1928, № 106 (3938), стр. 6)

В настоящее время чудесные массовые и недостоверно документированные сенсационные находки кумранских свитков не опровергли ни одного из естественно–научных аргументов Н.А. Морозова, поставив лишь очередную историографическую проблему, требующую от современной науки своего разрешения.

Интересно мнение о Кумранской истории публицистов вполне традиционного хронологического направления М. Байджента и Р. Ли (прославившихся ранее своей «Священной загадкой»), высказанное в книге «The Dead Sea Scrolls Deception» 1991 года. Авторы не высказывают сомнений в подлинности многих сотен рукописей, найденных в Кумранских пещерах, но отмечают антинаучную атмосферу, окружающую их исследование:

«... существует своего рода негласное общее мнение о том, что история изучения свитков Мёртвого моря представляет собой форменный скандал. Вряд ли можно сомневаться в том, что за всеми этими переносами, отсрочками, запретами на доступ к материалам кроется нечто несправедливое, формально вроде бы законное, но не отвечающее моральным или академическим нормам.» (Байджент М., Ли Р. «Свитки Мёртвого моря. Сакральные тайны: от Земли Обетованной до Ватикана»,— М.: Эксмо, 2009, стр. 213)

• «... библейский Иерусалим отождествляет с Помпеей, погибшей при извержении Везувия.»

Это утверждение не вполне точно, но имеет основание. Н.А. Морозов об этом высказывается так:

«Слово Иерусалим по–библейски значит: «Здесь увижу примирение», и уже одно его такое значение достаточно показывает, что он — имя нарицательное. Это — город, где богоборцы надеются найти примирение с кем–то преследующим их. ... Значит имя Иерусалим мы должны здесь понимать как нарицательное в том же роде, как понимаем стольный город в русских летописях. Этим последним именем мог обозначаться поочереди и Киев, и Москва, и старый Петербург. Точно так же, и Город святого примирения был город кочевой, переносимый с одного пункта земной поверхности на другой, если в первом или в последнем он оказался не оправдывающим своего имени и соответствующих ему ожиданий — примирения с богом. Этого мы никогда не должны упускать из виду, читая библейские книги.

В предыдущем изложении мы пришли уже к выводу, что первый библейский «Город святого примирения» (Иерос–Салим) был «трубный» по–латыни и «прецессионный» или «триумфальный» по–гречески — город Помпея и потому интересно узнать, не сохранилось ли в библейских книгах и других указаний, могущих привести нас к тому же заключению помимо предыдущего наведения.» («Христос, т. II», Часть II, глава II)

«... это показывает, что в применении эпитета «город Святого Примирения» (Иерусалим) на протяжении веков, и при соответствующих им переменах места религиозных пилигримств, произошли по крайней мере три перемены. Так назывался первоначально и тот город, раскопанные остатки которого мы называем теперь Помпеей, и Царь–Град и, наконец, современный палестинский Иерусалим, получивший это название лишь незадолго до крестовых походов.» («Христос, т. VII», Часть II, глава X)

• «... чем более сенсационна новая теория, тем более надежные факты должны лежать в ее основании, чтобы она могла претендовать на внимание современников ...»

Из этого высказывания становится ясно, что Г.Е. Шилов не счёл факты, приведённые Н.А. Морозовым и М.М. Постниковым, надёжными и заслуживающими внимания.

Трудно согласиться с указанной Г.Е. Шиловым дискриминацией теорий. Всякая научная теория должна опираться на надёжные факты, вне зависимости от её сенсационности, но надёжность факта — величина субъективная, и зависит от того в какой теории этот факт рассматривается. Истинность теории не определяется верификацией фактов — от подобного заблуждения философия науки избавилась в XIX веке, и Георгий Евгеньевич, читавший переводы работ И. Лакатоса и, наверняка, других постпозитивистов, знал об этом. В следующем комментарии можно прочесть более реалистические соображения М.М. Постникова об условиях принятия или отторжения теорий. Здесь не может быть элементарного ответа.

Ошибочный методологический аргумент, высказанный Г.Е. Шиловым, не блещет новизной — его аналоги можно найти в средневековом догматизме. Например, и в наши дни Католическая Церковь оправдывает осуждение Галилея ненадёжностью его доказательств:

«Иезуит отец Маттео Сабино, вице–директор Ватиканской обсерватории, сказал CNS, что Галилей столкнулся с неприятностями от инквизиции, потому что не имел доказательств своих утверждений. «Не имея доказательств ... (инквизиция) была вынуждена держаться за многовековую концепцию», которая видела Землю как центр космоса, сказал он.» («After four centuries, Galileo to return to the Vatican», Catholic News Service, 7 March 2008)

Вряд ли Георгия Евгеньевича порадовало бы наличие таких эпистемических единомышленников.

Йордан Борисович Табов, вспоминая свой путь к Новой Хронологии, добавляет:

«Я полностью согласен с ним. И здесь зарыта собака почти всех "революционных перемен" в науке — как теории Коперника, и др. Сенсационных теорий действительно очень много, хотя бы "парапсихологические". И, наверное, 99 % из них неверны; зачастую опровергнуть их совсем непросто. Как отличить "тех" от "других"?

Конечно, тем и велик Фоменко, что заметил то, что другие не смогли — и еще не могут. Фоменко услышал 5 лекций Постникова, а Шилов — только одну, причем мы не знаем насколько она была удачной. Мне кажется, даже то, что Ш. взялся написать об этом, хотя и в умеренно негативном плане, говорит о нем скорее хорошо, чем плохо.

Как показала практика, обратить серьезное внимание на НХ — вещь сама по себе нетривиальная, особенно в 1970–х и 1980–х, когда информации было очень мало. Только немногим это удалось, и если другие не обратили, то … просто не всем дано. Мне, например, повезло много больше, чем Шилову: у меня была возможность (в начале 1980-ых) прочесть „реферат” на 100 стр. И соответственно реакция была положительная, хотя и пассивная (до 1994 г.). А что говорить о многих других умных и способных людях, которые не только прошли мимо НХ, но и теперь критикуют ее и выступают против?» (частное письмо А. Верёвкину от 2 августа 2011 г.)

• «... разделит судьбу теории Морозова, к которой никто из ученых не относится серьезно.»

В данном случае Георгий Евгеньевич неоправданно обобщил свои впечатления. Ведь сам факт того, что М.М. Постников прочитал цикл лекций на мех–мате МГУ по теории Н.А. Морозова, потратив на это силы и время, означает, что он относился к этому достаточно серьёзно. Мы также знаем, что эти лекции ещё до своего проведения имели заинтересованных сторонников среди сотрудников мех–мата, а идеи Морозова сразу же нашли своё продолжение в Новой Хронологии, а позднее — во многих альтернативных хронолого–исторических теориях незаурядных учёных (А.К. Гуца, И.В. Давиденко, Я.А. Кеслера и др.). Возможно, Г.Е. Шилов подразумевал здесь только учёных–историков и тогда он отчасти прав — известно демонстративно негативная реакция советского академического исторического сообщества на всякую серьёзную ревизию хронологии. Но она, скорее, является показателем организованности и узко цеховой солидарности, чем научной правоты.

Сложность пути принципиально новой научной теории обуславливается множеством причин, как внешних по отношению к науке, так и внутренних. К примеру, гелиоцентрическая теория, несмотря на свою изначальную практическую эффективность, искала общего признания более двухсот лет. Новая историческая теория в настоящее время никакого практического значения не имеет, и конкурирует с другими теориями только как художественное или идеологическое произведение. Существенное хронологическое изменение в исторических представлениях немедленно влечёт изменение методологических установок и требует переосмысления истории цивилизации. А это представляет собою серьёзный умственный труд, не обещающий по-началу ничего, кроме причастности к стану «научных маргиналов», что болезненно не только для конформистов, но и для любых учёных, занимающихся «нормальной наукой» (по определению Т. Куна).

Интересно здесь сравнить мысли на эту тему, разделённые полувеком:

«Я отдаю себе полнейший отчет в трудности положения. Специалисты усваивают свои истины основательно и крепко. Одни занимаются всю жизнь эпохой Пунических войн, другие — эпохой Сети и Рамзеса, третьи — Вергилием, и Горацием. Традиции науки, исходные точки собственных трудов были усвоены еще в юности. До глубоких седин, преклоняясь перед авторитетами, ученые углубляли познание эпохи — в установленных границах. Надо понять, что значит для такого ученого страшный термин «пересмотреть»! Как это так — пересмотреть жизнь, которую прожил... Но именно в этом и могут почерпнуть смелость дилетанты и профаны — смелость воззвать к ученым и сказать им: а все-таки пересмотрите! Если для этого возник повод, то надо это сделать. Книги Морозова — каковы бы ни были их вес и их судьба — явились таким поводом.» (Н.Н. Суханов «Ученые пусть дадут ответ. Статья по поводу книг Н.А. Морозова», Правда, 27 мая 1928 г.)

«Когда запас предварительных впечатлений хотя и велик, но односторонен, как это бывает у специалистов с недостаточным общим естественно-научным образованием, тогда и мышление бывает односторонне и большею частью ошибочно во всем, что уходит за пределы их специальности.

Но даже и при разносторонних сведениях не может быть сильного творческого мышления у тех людей, которые приобрели свои знания не из общечеловеческой потребности «знать истину во что бы то ни стало», а исключительно с какою–либо личной утилитарной целью (например, из честолюбия и, в частности, для карьеры). Эта личная цель, присутствуя как общий фон мыслительного аппарата, неизбежно будет накладывать свой отпечаток и на весь ход его мышления; такой ум сможет усовершенствовать уже проложенный до него путь, но никогда не создаст новых путей в науке.» («Христос, т. III», Часть II, глава I)

«Положения Морозова были полностью отвергнуты учеными–историками, по–существу, без всякого анализа, и понятно почему. Впечатления, представления и мнения, которые человек получает где–то в самом раннем детстве, — это так называемый импринтинг — очень твердо усваиваются, и их очень трудно изменить. Так дело обстоит, например, с религиозными представлениями. То же самое происходит и при обучении студентов. На первом курсе сообщаются некоторые факты, и эти факты помещаются в очень глубокой памяти, и студент ими пользуется, совершенно не задумываясь, справедливы они или нет. Он их воспринял на первом курсе без всякой критики. Сообщено было профессором, и поэтому надо сдать экзамен, а не критиковать. Потом уже к этому он не возвращается.

Все, что помещено в память посредством импринтинга, очень трудно выкорчевывается. Это мы знаем на примере религии, когда, после того как где-то в раннем детстве человеку сообщены основные принципы веры, он остается верующим и взрослым, хотя рационально он это уже не обдумывает, атеистическую критику не воспринимает, а если он, паче чаяния, вдруг начинает размышлять, то, как правило, веру теряет. Этим объясняется также ярость, с которой борются с инакомыслящими. Их сжигают на кострах или убивают в религиозных войнах. Это проявления одного и того же психологического механизма. Мы просто боимся изменить импринтированные идеи и стараемся против этого как можем бороться. Этим же объясняется, почему наука так консервативна. Идеи и результаты, которые получены, очень трудно изменить. Наука не терпит новых идей, она с ними борется. Новые идеи принимаются только тогда, когда они высказаны или поддержаны авторитетным ученым, и чем радикальнее идея, тем выше должен быть его авторитет. И, чтобы новые идеи победили и стали общепринятыми, нужны очень большие усилия и долгое время.» (Постников М.М. «Критическое исследование хронологии древнего мира. Т. I», Предисловие)

Негативная оценка теории Н.А. Морозова Г.Е. Шиловым, возможно, сформирована под влиянием его личной истории и не вполне благоприятного начала академической карьеры. В январе 1950 года, по ходатайству А.Н. Колмогорова, он был переведён в Киевский государственный университет имени Т.Г. Шевченко на должность заведующего кафедрой математического анализа. Это назначение не обрадовало руководство механико–математического факультета и его новых коллег, некоторые из которых рассчитывали на эту должность и на жилую площадь (просторную комнату в коммунальной квартире), выданную семье Шилова.

Несмотря на то, что в мае этого же года Г.Е. Шилов успешно защитил в МГУ докторскую диссертацию, а в 1952 году стал профессором университета, он не пользовался научным авторитетом у коллег по факультету. Математики Киевского университета того периода, в основном, занимались классическими задачами математического анализа: дифференциальными уравнениями, вариационным исчислением, вычислительными методами,— их интересы сформировались под влиянием уехавшего в 1949 году из Киева в Москву и Арзамас–16 академика АН УССР Н.Н. Боголюбова. Область исследования Г.Е. Шилова — теорию обобщённых функций, функциональный анализ, они оценивали как космополитичную «лженауку». Администрация факультета запретила Г.Е. Шилову проведение научного семинара (с демагогической формулировкой — «политическая слепота, выразившаяся в том, что Шилов не контролировал социальный состав участников семинара, в результате чего среди них был недостаточный процент детей рабочих и крестьян» и вердиктом декана факультета Г.Н. Положего — «Такой семинар нам не нужен!»), отобрала у него и затем закрыла студенческий научный кружок, не пропускала его учеников в аспирантуру. Ревнуя к популярности Г.Е. Шилова в студенческих кругах, партбюро факультета обвиняло его в «сознательном противопоставлении в троцкистском духе студенческой молодёжи руководству факультета». В результате организованной травли (в которой активно отметились коллеги В.Н. Борисенко, Ф.И. Гудименко, Л.С. Дмитриенко, В.Е. Дьяченко, И.А. Зозуля, И.М. Карнаухов, Ф.С. Лось, Г.Н. Положий, М.М. Сидляр и др.) Г.Е. Шилов оказался в научной изоляции. Весной 1954 года он оставил кафедру в Киевском университете и перевёлся в МГУ на должность профессора кафедры теории функций и функционального анализа (ТФФА), возглавляемой членом–корреспондентом АН СССР Д.Е. Меньшовым. Небеспочвенно опасаясь плохой характеристики Г.Е. Шилов скрыл от руководства факультета своё новое место работы, указав в заявлении на перевод малопрестижное место заведующего кафедрой математики в Московском энергетическом институте им. В.М. Молотова.

Кстати, с аналогичной обструкцией столкнулся в Киевском университете и академик АН УССР Б.В. Гнеденко, переехавший из Львова одновременно с Г.Е. Шиловым. В октябре 1952 года на заседаниях Учёного Совета факультета и факультетского философского семинара при обсуждении проекта второго издания его книги «Очерки по истории математики в России» официально назначенный докладчик, доцент Ф.С. Лось списком обвинил Б.В. Гнеденко в «космополитизме», «лузинщине», «политической неблагонадёжности», в «пренебрежении к русскому языку и презрении к русскому народу», якобы отразившихся в этой книге. Ф.И. Гудименко добавочно обвинил автора книги в «троцкизме». Декан факультета Г.Н. Положий кулуарно убеждал способных к науке студентов в том, что «теория вероятностей не является наукой, достойной внимания». Факультетский лекторий для студентов по проблемам математики и её методологии, организованный Б.В. Гнеденко, был запрещён факультетским партбюро по причине «политического недоверия профессору Гнеденко» и отсутствия ответственного за «идеологическое содержание подобных лекций». От этих факультетских дрязг Б.В. Гнеденко в 1952 году уехал в ГДР — поднимать математику братской социалистической страны, по окончании командировки в 1954 году он возглавил Институт математики АН УССР. В 1960 году Б.В. Гнеденко уехал в Москву.

Интенсивность проявления провинциальных страстей Г.Е. Шилов и Б.В. Гнеденко объясняли своекорыстными групповыми или личными происками лиц, не обладающих достаточной научной квалификацией, игнорирующих государственные и научные интересы. Но А.Н. Колмогоров предполагал, что к эскалации конфликта привела недостаточная тактичность Шилова и Гнеденко. В своём письме Г.Е. Шилову от 11 ноября 1952 года он пишет:

«... не было ли со стороны Бориса Вл. и Вашей проявлено некоторого высокомерия, вооружившего против Вас также и многих, кто в другой обстановке не стал бы Вам мешать? В применении к Бор. Влад. мне кажется это вероятным, насколько я его характер знаю. В применении же к Вам — на черезмерную Вашу задорность мне жаловался в одном из писем даже сам Бор. Влад. ...» (ЦМАМЛС, ф.167, оп. 1, д. 39, л. 35)

Какие бы многочисленные причины не лежали в глубине конфликта Г.Е. Шилова с сотрудниками и руководством мех–мата КГУ, на поверхность выставлялись поводы идеологического и методологического характера, как это часто случается при столкновении беспокойных научных новаторов с удобно расположившимися в своих научных закутках ретроградами. Вполне вероятно, что опасное столкновение с обскурантами наложило отпечаток на характер Георгия Евгеньевича так, что он стал опасаться радикально новых идей, некоторыми своими суждениями напоминая «премудрого пескаря». Чтобы не быть голословными, приведём отрицательный отзыв Г.Е. Шилова на математическую работу старшего преподавателя кафедры математического анализа Кировского государственнного университета Петра Ивановича Денисова от 7 апреля 1966 года. Здесь Г.Е. Шилов формулирует свои критерии значимости новых научных теорий следующим образом:

«Всякая математическая теория завоёвывает себе признание тем, что указывает решение задач, не решённых в старых теориях, или хотя бы даёт новый более прозрачный подход к таким задачам. Теория обобщённых функций Лорана Шварца многим казалась пустой забавой, пока не обнаружилось, что с обобщёнными функциями можно доказать, что каждое уравнение обладает фундаментальным решением. Также и со всякой другой новой областью. ...» (ЦМАМЛС, ф.167, оп. 1, д. 20, л. 45)

Таким образом, значимыми по–Шилову оказываются только «нормальные» по–Куну теории, латающие дыры старых теорий или лакирующие их фасад. И не заслуживает признания новая теория, открывающая новую предметную область (в случае с теорией Н.А. Морозова — хорошо забытую область научной хронологии, основательно погребённую традиционной историей). Согласно высказанным Г.Е. Шиловым признакам, не заслуживает признания, например, геометрическая теория Н.И. Лобачевского.

Литература

• «Был ли древний мир?» // Личный фонд профессора Г.Е. Шилова в Центральном Московском архиве–музее личных собраний (ЦМАМЛС), ф.167, опись 2, дело 100, лист 1
• Морозов Н.А. «Христос, или история человеческой культуры в естественно–научном освещении, в 10–ти томах»,— М.: Крафт+Леан, 1997–2003, 7981 с.
• Постников М.М. «Критическое исследование хронологии древнего мира. В 3–х томах»,— М.: Крафт+Леан, 2000 (написана в 1978 г.), 1248 с.
• Фоменко А.Т. «Методы статистического анализа нарративных текстов и приложения к хронологии. (Распознавание и датировка зависимых текстов, статистическая древняя хронология, статистика древних астрономических сообщений)»,— М.: МГУ, 1990, 440 с.

См. также

• Постников, Михаил Михайлович
• «Христос» Н.А. Морозова

Ссылки

• Страница Шилова Г.Е. на Math-Net.Ru
• Георгий Евгеньевич Шилов в Mathematics Genealogy Project
• Некролог Георгия Евгеньевича Шилова // УМН, 31:1(187) (1976), 217–228
• Описание фонда Шилова Г.Е.
• Н.Г. Баранец, А.Б. Верёвкин «Отзыв Г.Е. Шилова на лекцию М.М. Постникова» // Сборник статей по новой хронологии, Выпуск 12, 25 декабря 2012